Это очень интересно – попытаться понять, почему я выбрала физику, здесь повлияло много факторов, но, спустя много лет, могу сказать точно – я сделала правильный выбор.

В школе мне нравились все предметы, особенно литература и румынский язык. Я писала стихи, прозу. Среди маминых родственников был физик-ядерщик и учитель физики и математики. А с первым учителем физики мне не повезло, она преподавала скучно. В седьмом классе педагог у нас сменился, и стало интереснее – и материал она объясняла лучше, и давала методику эксперимента. Мне всегда был важен контакт с учителем, когда твои успехи замечают, это вдохновляло. Поначалу оценки у меня были не самые высокие, я чувствовала, что могу их улучшить. И в зимние каникулы я сама прорешала все задачи по теме, которую мы проходили. Мама, филолог по образованию, даже делала со мной какие-то эксперименты. И на очередной контрольной я получила пятерку, а учительница сказала мне: «Видишь, что можешь!». С тех пор ниже пятерки у меня оценок по физике не было. А в старших классах я училась в физико-математическом лицее, где нам преподавали физику хорошие педагоги. Так что, мой выбор формировался.

Как мне тогда казалось, родители мне советов не давали, но на самом деле, конечно, они направляли меня. Папа по второму образованию был историк, у него было много интересных книг. Когда родители начали замечать мой интерес к исторической литературе, они, как признались мне позже, начали прятать эти книги от меня. В те времена пойти учиться на гуманитарное направление в Румынии означало стать учителем в деревне. Но страсть к чтению у меня осталась, и когда мы летом приезжали к маминым родителям в Москву и на дачу, я погружалась с головой в изумительную библиотеку маминой сестры. В Румынии не было такого количества переведенной иностранной литературы, сколько издавали в СССР. А в тётиной библиотеке были хорошие научно-популярные книги по физике. Наверное, тётя как-то контролировала эти мои запросы, потому что выбор даже популярной, а не специальной книги по физике не по возрасту и соответствующим школьным знаниям дал бы обратный, отпугивающий от науки эффект. И когда я в старших классах прочитала удивительно легко написанную, почти без формул книжечку о теории относительности, я была потрясена. В ней все было так доходчиво изложено, что я смогла ее пересказать папе во время прогулки. Видимо тогда я поняла, что хочу заниматься физикой, хотя чем конкретно, еще не представляла.

А дальше была долгая дорога поиска своего направления. Когда я поступила на физфак Бухарестского университета, мы учились уже в новом здании, рядом с которым разместились несколько физических институтов при Институте атомной физики. Тогда в Румынии еще было централизованное распределение выпускников, но в крупные города было не попасть. Год я проработала учителем физики в лицее города Тульча, потом вернулась в Бухарест в Исследовательский институт электротехники. Это был второй по значимости институт Румынии. Мне предложили работу, исходя из моей специализации, – оптика, спектроскопия, плазма, лазеры, в новой лаборатории характеризации материалов, где я занималась исследованиями состава материалов методом атомно-эмиссионной спектроскопии.

Параллельно я занималась переводом специальной литературы на румынский, поскольку в библиотеке института было очень много хорошей, новой физической литературы на русском. Как-то раз коллега из другой лаборатории попросила подписать по-русски поздравительную открытку коллегам из Дубны, с которыми у этой группы было сотрудничество. Так я узнала об ОИЯИ.

А я в то время продолжала заниматься спектроскопическими исследованиями, которые, на мой взгляд, были достаточно рутинными, поэтому я начала задумываться, чем бы еще заняться. И меня благодаря знанию русского пригласили в лабораторию метрологии в этом же институте, где организовывалась исследовательская группа. В составе этой групп мне предложили заниматься магнитными измерениями. Причем тут русский язык? У этой лаборатории был контракт с представительством «Машприборинторга», единственного в то время поставщика из СССР осциллографов, источников питания и других приборов. Наша лаборатория единственная в Румынии занималась сервисом этих приборов и метрологической аттестацией, для чего группы специалистов периодически ездили на разные производства в СССР на двухнедельные курсы, где знакомились с особенностями оборудования и тонкостями его ремонта. Начальник лаборатории, ведущий инженер, был родом из города Тульча, где когда-то осели старообрядцы-липоване, он тоже знал русский язык. Он ездил в эти командировки как переводчик-синхронист, а я бы облегчила ему работу, и вместе мы могли бы охватить более широкую тематику направлений. Интерес к переводам у меня возник давно, я даже получила сертификат переводчика по литературе и по физике. В студенческое время высокую оценку моих сокурсников и работающих по соседству физиков получил мой перевод на румынский «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова, опубликованный в стенгазете факультета. Любовь к фантастике мне привила мама, она очень ей увлекалась.

Вроде бы все было хорошо, но опять мне чего-то не хватало. Я перешла в другую лабораторию в том же институте, занимавшуюся гравитацией, инерционными системами и феррожидкостями. Инженерная часть группы создавала разные инерционные системы, а математики и физики занимались теорией, физиков-экспериментаторов только набирали. Я стала заниматься феррожидкостями. У нас начались командировки в Тимишоару, где работала группа специалистов под руководством академика Иона Антона, сейчас ею руководит академик Ладислау Векаш. Еще в то время это была ведущая группа в Румынии по производству и исследованию феррожидкостей для физико-технических приложений. Мы изучали электрические, диэлектрические, магнитно-оптические свойства феррожидкостей, обращались за помощью к другим лабораториям, здесь, кстати, пригодился мой опыт работы в метрологии. Наступил 1989 год, в Румынии началась революция, а с ней и большие изменения везде, и в том числе в структуре нашего института. Я хотела поступать в аспирантуру. Для этого пришлось перейти в Институт гравитации и космических наук, но феррожидкостями я там продолжила заниматься, хотя и чувствовала себя поначалу белой вороной. В этом институте несколько групп активно сотрудничали с ОИЯИ, и у кого-то на столе я увидела какое-то издание Объединенного института на русском. Удивилась, начала листать и прочитала об исследованиях наноструктур, моей тематике, об инструментах и малоугловом рассеянии нейтронов. У меня к тому моменту опять возникло ощущение, что я топчусь на месте, поскольку я уже была в курсе всех работ по этой тематике. Меня свели с сотрудниками другого института, занимавшегося нейтронными исследованиями на реакторе в Бухаресте. Я встретилась с Александром Стойка и Борисом Гравчевым, которые много сотрудничали с коллегами из ЛНФ. Я рассказала о своих исследованиях феррожидкостей, о свойствах этих систем, очень подходящих для исследований методом малоуглового рассеяния нейтронов, которых в Румынии тогда еще не проводили.

Мои соображения их впечатлили, и через некоторое время Борис, собираясь в командировку в Дубну, предложил взять мои образцы. Наверное, это был 1991-й, потому что еще был жив Юрий Мечиславович Останевич. Именно в общении с ним Борис Гравчев обсудил возможности исследований с помощью метода вариации контраста. А мои образцы на обычном и дейтерированном носителе готовила в Тимишоаре очень хороший химик Дойна Бика. Для Бориса это была памятная командировка, потому что во времена СССР и руководства Чаушеску румыны, имевшие родственников в Гагаузии, как в случае Бориса, не могли поехать в Советский Союз. Так были измерены в Дубне мои первые образцы.

В Бухаресте мы занялись обработкой данных, и были получены наши первые результаты по разработке разделения ядерной и магнитной составляющих интенсивности малоуглового рассеяния нейтронов методом вариации контраста. Одновременно я сдала экзамены в аспирантуру к профессору Бали.

Борис увидел объявление о нейтронной школе в Дубне в 1995 году: «Тебе было бы неплохо туда поехать». В списки с финансовой поддержкой я уже не успела попасть, поехала за свой счет, хорошо, что папа мне помог. Контактов в Дубне у меня не было никаких, Останевич уже умер, но я знала, что нашими образцами занимался Александр Иванович Куклин. С ним я на школе познакомилась лично, мы обсудили результаты первых измерений и возможность будущих. В феврале 1996 года я приехала на свои первые эксперименты на спектрометре МУРН (известный сегодня как ЮМО) на ИБР-2. Февраль был холодный. Измерения и обработка данных длились месяц, тогда не было еще столько компьютерных программ, которые сейчас ускоряют и облегчают процесс. Сейчас очень много чего можно делать дистанционно, а тогда эксперименты были нелегкими, мы работали круглые сутки. У Александра Ивановича была своя методика: он давал книги, и я сидела на Московской, 2, ночами читала, сама обрабатывала результаты. И методика работала, это был прекрасный опыт! Я пообщалась и с румынскими коллегами, которые тогда здесь работали, и получила от них совет: еще более эффективно приехать сюда работать на более длительный срок. Я обратилась к Анатолию Михайловичу Балагурову, начальнику отдела, обсудила с ним свою будущую диссертацию и возможность приехать для работы в ЛНФ. Он порекомендовал использовать поляризованные нейтроны, и с осени 1996 года я два года проработала с Юрием Васильевичем Никитенко на установке, которая сейчас называется РЕМУР, а потом вернулась к малоугловому рассеянию.

И вот… прошло 25 лет, много сделано, много еще предстоит сделать. На основании проделанной за эти годы работы осенью 2021 я получила в Румынии научное звание главного научного сотрудника.